[Джесси Джеймс.]

Автор: keesvdijkhuizen
Музыка:
► Hans Zimmer — Discombobulate
► Arctic Monkeys — Red Right Hand
►The Subways — Rock & Roll Queen
Фандом: Rock'n'Rolla, Sherlock Holmes , Revolver , Swept Away , Lock, Stock and Two Smoking Barrels, Snatch. (короче говоря, почти все фильмы Гая Ричи)
От себя: Не являюсь автором клипа, но gif-картинки мои

+6 gif-картинок

@темы: Revolver, RocknRolla, Lock, Stock and Two Smoking Barrels, фанвидео, Swept Away, PG, Sherlock Holmes, Snatch

---

[bigdaddyunderwear]

Уважаемые добропорядочные граждане и гангстеры!

Больно видеть, что наше потрясающее сообщество простаивает почем зря. Годного кино в последнее время вышло немало, да и старые фильмы не стали менее вдохновляющими. Поэтому нам бы очень хотелось реанимировать соо, улучшить его, а также (с вашей помощью) заполнить новым свежим контентом. Как видите, у сообщества появился новый дизайн (благодарим за него  andre;). Теперь к дизайну требуются баннеры, и мы были бы очень признательны, если бы кто-нибудь взялся сделать их, ну хотя бы пару-тройку. Все Ваши варианты баннеров присылайте на умыл сообщества. Будем с нетерпением ждать!

Кроме того, во внимание принимаются все пожелания и рекомендации по поводу улучшения сообщества.

Спасибо за внимание!

@темы: организационное

---

[michi gun]

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

[Сехмет]

Название: One Way Ticket
Автор: Сехмет
Фэндом: Красный райдинг
Песня: Eruption - "One Way Ticket"
Персонажи: да все почти
Рейтинг: PG-13, ну может mild R за насилие
Предупреждения: бессюжетный рекап, насилие, немного гомосексуальных тем, спойлеры на всю трилогию

@темы: PG13, Red riding, фанвидео

---

[Сехмет]

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

[джейми ли]

Название: На счет три
Фандом: 13
Пейринг: Джек/Винс
Рейтинг: R
Жанр: слэш, ангст
Размер: драббл
Попытка стилизации под. Спойлеры.

+++

Все можно предугадать заранее: карточка, встреча в безлюдной местности, обыск.
Раз, два, три.
Последний звонок, дамы и господа, занимайте свои места.
Винс не знает, чего именно ждет: подпольных боев, съемок в запрещенном видео, казино. Чего угодно, но не такого.
Занять не свое место в смертельной игре - ошибка, которую никто не собирается позволять ему исправить.
У него майка промокла, волосы прилипли ко лбу и на ум приходит всяческая глупость, вроде:
Мама уже давно говорила подстричься.
Возьмите пистолет в руки, кричит ведущий, в его голосе азарт.
Винс сжимает скользкой ладонью рукоять, и затравленно смотрит по сторонам.
За спиной щелкает затвор, все думают, что выживут, а он ожидает, что там, сзади, готова пуля именно для него.
Первый страх - умереть.
Затравленно.
Затравленно оглядеться вокруг в попытке найти ответ на вопрос "что я здесь делаю".
Ответ - деньги.
Вокруг возмущенно кричат, когда парень, что привез его сюда - Джек - забирается на импровизированную сцену. Первая мысль - забери меня отсюда.
Подальше.
Забери.
Джек забирает у него ружье и легко вгоняет патрон в ствол, протягивает рукоятью вперед.
В попытке зацепиться за что-то, в попытке придумать причину, Винс представляет, что Джеку не все равно.
Что он не лошадь, которую необходимо проверять перед стартом.
Так легче.
Поднимите руки вверх.
Так, чтобы я видел их, кричит ведущий.
Крутите барабаны.
Крутите барабаны, крутите.
Стоп.
Цельтесь.
Смотрите на лампочку, смотрите на лампочку, ждите сигнала.
Тринадцатый, не смотри назад, не смотри назад, здесь никому не интересно, что ты боишься умереть.
Стреляйте.
Второй страх - убить самому.
Винс не может нажать на курок, лошадь сходит с дорожки, финита ля комедия.
Стреляй, стреляй, стреляй.
Тринадцатый, стреляй!
Раз, два...
Осечка.
Трупы убирают с помостков, делаются новые ставки, тринадцатый номер сидит за столом, сжимая руки в кулаки.
Джек рядом спрашивает, не хочет ли он чего. Джек рядом предлагает ему выпить воды.
Джек. Рядом.
Джек притащил его в эту комнату за запястье.
Отчего-то страшно подумать, что это может быть последний человек, с которым он вот так сидит.
Неровно остриженые ногти оставляют на ладони ранки полумесяцем.
Винс не думает над тем, что будет после.
После в этом месте не существует.
Раунд два, два патрона.
Смотрите на лампочку, господа, выстрел по сигналу.
Винсу везет, Винс убивает, Винс не получает заслуженную пулю, Винс хочется сесть куда-нибудь в угол и закрыть лицо руками.
Третий страх - выиграть.
Джек обнимает за плечи, пока его желудок судорожно сокращается, стараясь вытолкнуть наружу его страх, его легкие, его безнадежность.
Джек толкает его в кабинку и закрывает дверь, Джек наклоняется к нему очень низко и смотрит в глаза.
У него успокаивающий взгляд старшего брата, брата, что вложил в его ладонь пистолет. У него где-то в кармане черный номер тринадцать.
Тебе необходимо расслабиться, говорит он мягко, расстегивая его штаны. У Винса джинсы на размер больше, все деньги уходят на сестер и отца.
Тебе необходимо расслабиться, иначе ты сойдешь с ума, слетишь с катушек, станешь таким же, как одиннадцатый.
Винс закрывает глаза, его член слишком красный, нелепый, пальцы Джека на нем.
Винс закрывает глаза.
Какова вероятность того, что это - его последний день?
Движения грубые, быстрые, Винс цепляется за запястье Джека и кончает.
После оргазма пусто, почти безразлично.
Почти.
Джек больно сжимает его подбородок и глядит прямо в глаза.
Словно Винс не придумал, словно ему не все равно.
Остался лишь он и шестой, что желает ему смерти.
Винс закрывает глаза и думает, что должен выиграть эти деньги. Что бы ни случилось.
Должен.
Три осечки, один выстрел.
Он выиграл, но игра не закончена.
Первое - выбраться из замка. Второе - уйти от расспросов. Третье - отослать деньги.
Все остальное идет вне плана, белый ягненок с черными ушами исчезает с его убийцей, на уши наваливается вата.
Мама сохранит дом. Папа выздоровеет. Сестры вырастут.
Джек будет следить за другой лошадкой.
Все это случится, но уже без него.
Раз.
Два.
Три.
Игра закончена.

запись создана: 30.10.2010 в 21:01

@темы: фикшен, R, 13

---

На правах рекламы

[Ксалатат]

@темы: организационное

---

[снова марронье]

Автор: марронье
Название: "Танки на Вандоммской Площади"
Фэндом: "Бесславные Ублюдки"
Пейринг: Арчи Хикокс/Шошанна Дрейфус
Рейтинг: PG-13/R
Жанр: AU, angst, darkfic, гет
Саммари: в ночь операции "Кино" Арчи Хикокс вдруг обнаруживает, что у хозяйки кинотеатра Le Gamaar свои планы на окончание войны. Как выясняется позже, ни один из планов на самом деле не был удачным.
Дисклеймер: сама задумка альтернативного окончания Второй Мировой, фэндом и персонажи принадлежат Квентину Тарантино и его литературным неграм-сценаристам. Светлый образ Шошанны можно отчасти приписать Мелани Лоран, а Арчи - Майклу Фассбендеру. Мой здесь только сам текст.
От автора: ко мне пришёл в голову обоснуй одного из самых необоснованных пейрингов в "Ублюдках". Обоснуй есть, поверьте мне.

День первый.
Из штаба только что пришло сообщение о том, что генерал Фенек срочно и в обстановке строгой секретности вылетает в Париж. Мне приказано оставаться на месте и не спускать глаз с фон Хаммерсмарк.
На улицах Парижа изредка слышны выстрелы: это остатки немецких солдат всё ещё не хотят смириться с тем, что Гитлер мёртв. За пару дней после смерти Гитлера, похоже, во всём Париже было убито больше людей, чем за сам период Оккупации. За окном госпиталя, в котором мы прячемся, кого-то повесили, и из окна явственно можно разглядеть жёлтую звезду, нашитую на рукав пальто висельника. Американцы, говорит Рэйн, обещают выслать войска немедленно, но Рэйн-то как никто другой знает, что всё это ровно настолько же правдиво, насколько правдивы сказки о спящих красавицах и Американской Мечте.
Как-то странно осознавать, что во всём том, что сейчас происходит в Париже, виноват именно я, лейтенант Британской Армии Арчи Хикокс. Во всём виноват я и... ещё один человек. Это девушка, девушка с большим носом и светлыми волосами, ещё позавчера - владелица кинотеатра, в котором проходила премьера "Гордости Нации", посещённая самим Фюрером, а сейчас - просто отощавшая француженка в обрывках красного вечернего платья, с перевязанным плечом и ожогами на шее и руках. Француженка ютится на койке прямо у окна, и сейчас она только что проснулась.
-Parlez-vous Anglais? - судорожно вспоминая все известные мне пару фраз на французском, спрашиваю я.
-Non, - коротко бросает она и поднимает на меня глаза, в которых я ясно вижу странную смесь ненависти, неприязни и недоумения, - Quest-que se passe?
На фразе "меня зовут Арчи" мой французский заканчивается, и я развожу руками:
-Allemand?
-Un petit peu, - щурится она, - mais mon Allemand est tres mal.
-Eh bien, - говорю я и перехожу на немецкий.
Француженка снова спрашивает, что происходит. А я говорю ей, война закончилась. Я убил Гитлера. И я вижу, как непроизвольно сжимаются её ладони в кулаки, когда я говорю это - я убил Гитлера, война закончилась.
Француженка бледнеет, её губы сжимаются в нитку. Говорить по-немецки ей трудно - подбирает слова она с трудом, ужасно грассируя "р":
-Это... я убила 'итлера.
-Я не буду с вами спорить, мадемуазель... ваше имя?
За два дня у меня ни разу не было возможности спросить, как её зовут. Поверьте, даже если вы англичанин, в таких ситуациях меньше всего думается об обмене любезностями.
-Эммануэль, - отвечает она и зябко кутается в одеяло, - Эммануэль Мимьё.
Платье на плече у Эммануэль Мимьё разодрано на два обгорелых неровных лоскута, а бинты пропитались кровью, я прекрасно вижу это.
-Эммануэль, - она смотрит на меня так, будто с моей стороны произнести её имя было бы высочайшей наглостью, но я продолжаю, - это был план, о котором я совершенно не должен сейчас говорить. Это был план Великобритании.
-Это был мой план, - отрезает Эммануэль Мимьё.
И говорит, что больше не намерена со мной разговаривать.

День второй.
Генерал Фенек прибывает в Париж. Он долго трясёт мне руку, хлопает по плечу и весело рассуждает о британском триумфе и важности моего подвига в истории. Какой уж там триумф, сэр, думаю я.
Рузвельт съест свою шляпу от злости, говорит генерал. Адъютант генерала, Стэтэм, говорит, Арчи, представь себе, ты знаменитость: оставшиеся в живых немцы назначили за твою голову сумму гораздо больше, чем ты бы смог заработать за всю свою жизнь на публикациях статей и своих дурацких книжках про кино.
А я не выходил из госпиталя на улицу три дня. В госпитале - шкафчики с пачками марли, пропахшие йодом, пара жгутов и пара бутылок медицинского спирта, который Рэйн разводит водой и использует, простите за неуместную иронию, как своеобразное успокоительное.
Генерал Фенек спрашивает, сколько нас. Нас пятеро: я, американцы, фон Хаммерсмарк и эта странная мадам Мимьё.
Фон Хаммерсмарк тихо, но жалобно плачет почти всё время. Мне кажется, я прекрасно справляюсь с обязанностями медсестры, но несмотря на это, нога Бриджет покраснела и опухла, а след от пули загноился. Я продолжаю утешать немку, но удивляюсь собственной бессердечности, когда ловлю себя на мысли, что следить на ней из-за этой раны не в пример легче.
Фон Хаммерсмарк плачет по загубленной карьере, несыгранным ролям, невыкуренным сигаретам и нерасстёгнутым ширинкам.
Её можно понять, но на улицах парижан вешают.
Генерал Фенек говорит, это ненадолго, мой мальчик, и противно не столько то, что он нагло лжёт, нет, противно то, что он называет меня "своим мальчиком". Противна саркастическая ухмылка Стэтэма, когда генерал называет меня так.
Пока они говорят, что всё это ненадолго, и обещают скорейший ввод войск во Францию, на улице снова свистят пули. Кто-то снова убит.
Француженка Мимьё набросила одеяло на свои плечи и сидит, безотрывно смотря на грязный потолок, на единственную голую лампочку, болтая ногами. На Мимьё никто не обращает внимания, пока Стэтэм не спрашивает, что это за девица.
И, поймав колючий взгляд девицы, я отвечаю ему:
-Мадемуазель хозяйка кинотеатра, лояльная к нашей стороне, и оказавшая посильную помощь.
Чуть позже, когда я переведу это Эммануэль, она запустит в меня пустой кружкой и расплачется.

День третий.
Бриджет становится всё хуже, и теперь она даже почти не плачет. Юдивич настаивает на том, что накачать её морфином на премьеру и наложить на ногу временный гипс было одной из худших идей лейтенанта Рэйна. Я настаиваю на срочной отправке Бриджет в Лондон, но генерал Фенек отмахивается, напоминая мне о необходимости решения каких-то вопросов, о которых я даже не имею ни малейшего представления. Не понимаю, какие вопросы обязаны быть решёнными в срок в этой уже не оккупированной нацистами Франции.
Франция уже не оккупирована нацистами, от чего ей, впрочем, не легче.
Здесь нет понятия "в срок". Здесь даже нет понятия "решение вопросов", о чём я и говорю Мимьё этим вечером, а она силится понять мой немецкий.
За три дня вечерние беседы с ней становятся чем-то вроде обыденности. Кажется, будто мы этой маленькой француженкой знаем друг друга сто лет. Будто она ненавидит меня сто лет. Она говорит мало, и очень неохотно, и если уж говорит, то либо пытается язвить, либо кивает: да, да, понятно.
Сквозь остатки грязных занавесок в окно пробивается свет уличного фонаря, единственного на бульваре - остальные разбиты.
Француженка Мимьё жалуется на то, что потеряла счёт времени, как если бы она заболела корью и просыпалась в жару и лихорадке под вечер, а засыпала под утро. Я говорю, как я вас понимаю, Эммануэль.
Я не спал уже сутки, но сегодня очередь Юдивича нести ночной караул, и поэтому я могу отдохнуть. Американец смотрит в окно, отчаянно пытаясь бороться со сном. Генерал Фенек и Стэтэм уходят куда-то в гражданской одежде, пообещав прислать мне кого-нибудь, кто вытащит меня отсюда, в ближайшие два дня. Сегодня они не возвращаются ни вечером, ни ночью.
В госпитале всего три койки, и я ложусь спать на полу: укладывать там Бриджет или француженку было
бы просто не по-джентльменски, да какое там, не по-мужски, а единственное оставшееся место по-хозяйски занял Рэйн, расстелив поверх свою грязную шинель.
Я ложусь спать на полу поближе к койке Мимьё, и ночью Юдивич сонно бормочет что-то о "Донни и Хуго", беспрестанно повторяя "Донни, Хуго, не надо, идиоты", а Бриджет, в полубреду - о каком-то Эрихе, который давным-давно остался в Ганновере.
День пятый.
Кстати, о "вопросах": я удивляюсь, чего стоит Юдивичу по прежнему доставать для нас еду, но он - самый ловкий проныра из всех, что я видел. Славный малый. Сегодня, под утро, пока все спали, мы с ним разговорились. Юдивич сказал, что писал в Нью-Йорк Таймс о политике раньше и об экономике, бывало, я с мрачной улыбкой сказал ему: ну вот, видишь, вот тебе и взгляд на политику и экономику изнутри. Из этого немытого окна.
Нет никакой политики и экономики здесь больше, вздохнул он. О чём говорить-то. Я сказал, что писал о кино и никогда не беспокоился о таком, а Смитсон пожаловался на ужасную занятость, из-за которой обычно времени ни на какое кино не оставалось.
Я спросил его, смотрел ли он фильмы Пабста.
Он не ответил и попросил сигарету. Сигарет в моей пачке осталась всего пара.
Сейчас, когда я спрашиваю француженку Мимьё, смотрела ли она Пабста, она, путаясь в словаях и временах глаголов, сообщает мне, что из трёхсот фильмов в её коллекции, тех трёхсот фильмов, которые в один момент превратили кинотеатр "Le Gamaar" в огненную ловушку для Гитлера, Геббельса и Бормана, двадцать четыре - фильмы Пабста, от "Сокровища" и "Графини Донелли" до "Парацельса".
-Не жалко ли? - спрашиваю я её.
Она просит последнюю сигарету в моей пачке, и, закуривая, бормочет, будто оправдывается:
-Жалко, конечно. Но оно того стоило...
В комнате холоднее с каждым днём - поздняя осень, как никак. Одеяло, с которым не расстаётся мадемуазель Мимьё, спасает всё меньше.
Сегодня мы с ней долго разговариваем о Пабсте, и мне хорошо уже из-за того, что я нашёл хотя бы одну тему для разговора с француженкой.
Ей нравится "С любовью не играют", а мне - "Белый Ад Пиц Палю", и когда я сообщаю ей об этом, француженка смешно кривит губы и спрашивает, какой же из меня кинокритик.
Весьма успешный, если бы не война, отвечаю ей я.
Этой ночью Эммануэль не даёт мне спать.
-Согрей меня, - по-детски требовательно говорит она, отводя взгляд в сторону, и я почему-то слушаюсь, и я согреваю. На нас никто не смотрит, да и не важно: она льнёт к моему телу, словно истосковавшись по ласке, ненароком называет меня Марселем и просит называть её Шошанной. Я называю.
Этой ночью умирает Бриджет.

День шестой.
В том, что Бриджет мертва, мы с Юдивичем окончательно убеждаемся рано утром. Её нога опухла ещё сильнее и потемнела, лицо - бледное как мел, щёки ввалились, а и без того острый нос с горбинкой заострился так, что в её лице появилось что-то птичье.
Бриджет больше не вспоминала ни об Эрихе, не о Ганновере, и явно больше не снимется ни в одном фильме вместе с Царой Леандер. Она умерла во сне, думаю я, но кто заверит, что ей не снились кошмары?
Сегодня мы с Юдивичем и Рэйном решаем, как хоронить уже не восходящую звезду немецкого кино Бриджет фон Хаммерсмарк, а француженка Мимьё держит меня за руку и бормочет, что не хочет умирать так, то на немецком, то на французском, то на ломаном английском. Не хочет умирать так. Лейтенант Рэйн кричит, что всадит ей всю обойму к хренам в башку, если она не заткнётся, и, конечно же, я заступаюсь. Нет, он говорит по-другому: он действительно обещает всадить ей всю обойму к хренам в башку, но под конец добавляет, и нашему английскому герою будет некого трахать.
И поэтому я заступаюсь.
Юдивич правильно делает, что разнимает нас - мы чуть не убили друг друга, хотя как сказать, ведь Рэйн явно и выше, и сильнее меня. Не могу понять, кого из нас поддерживает Юдивич, похоже, он всего лишь рад, что мы, наконец, замолчали.
Позже Мимьё снова говорит:
-Я не хочу умирать так. Почему ты не дал мне сгореть в кинотеатре?
Я не знаю, как ей ответить, но говорю, что этого не было в планах Великобритании.
Она, снова чудовищно грассируя, пытается рассмеяться: не верится ей, что я думаю планами Великобритании.
А потом мадемуазель Мимьё спрашивает:
-У тебя, в Англии... есть кто-нибудь?
Я отвечаю:
-Нет.
-Холост, как же... - фыркает она, - знаю я вас.
-Есть одна, - признаюсь я, - была, вернее. Её зовут Фиона. Только это уже совсем другая история, не о войне.
-А... - бормочет француженка рассеянно и отворачивается, и рассеянности в её "А..." неестественно много.
-У меня тоже есть вопрос, - говорю я, и спрашиваю её, почему же Шошанна, почему она просила называть себя Шошанной.
Она молчит с минуту, как будто решаясь на что-то, а затем пристально смотрит на меня и говорит:
-Я не Эммануэль Мимьё.
И, словно перехватывая мой вопросительный взгляд, быстро добавляет:
-Чужие документы. Меня зовут Шошанна Дрейфус.
Когда я спрашиваю её, почему, она бросает, а это уже тоже совсем другая история, не о войне, нет, не совсем о войне.
У Шошанны Дрейфус усталые глаза и впалые щёки.
Сегодня ночью я снова согреваю её, и она более нежна, чем обычно, но засыпая, шепчет мне на ухо что-то едва слышное, и я готов поклясться, что она назвала меня Фредериком.
- Бедная девочка, - говорю я, и тоже пытаюсь заснуть.
Во сне почему-то особенно сладко думается о возращении в Лондон.

День седьмой.
Американская армия вошла в Париж, и теперь, похоже, на улицах вешают уже немцев.
Юдивич успел с утра сообщить мне о том, что на Вандоммской площади видели танки, то ли британские, то ли советские, и куда-то пропал вместе с лейтенантом Рэйном. Что делать с Фон Хаммерсмарк, которую они отнесли в подвал, решительно непонятно. Лучше, решаю для себя я, туда не спускаться.
Мы с Шошанной молча сидим у окна - сказать друг другу нечего, а то, что моя рука лежит так по-хозяйски лежит на её талии, кажется уже почти правильным. Когда за мной приходят люди от Фенека, Шошанна всего лишь говорит:
- Au revoir.
И не позволяет мне сказать ни слова на прощанье.
Когда я иду по петляющим улочкам в сопровождении десятка солдат, мне очень хочется думать, что у Шошанны Дрейфус всё будет хорошо.
Ведь иногда встречаются у страшных сказок счастливые концы, верно?

запись создана: 06.10.2010 в 18:59

@темы: PG13, The Inglorious Basterds, R

---

[снова марронье]

Автор: марронье
Название: "Шестнадцать писем, которые сжёг Ханс Ланда"
Фэндом: "Бесславные Ублюдки"
Бета: Sally
Размер: миди
Пейринг: Ханс Ланда/ОС (новый персонаж)
Рейтинг: PG-13
Жанр: slight angst, pre-movie
Саммари: 1915-й год. Европа в огне Первой Мировой Войны, Австро-Венгрия ещё не успела распасться, а Ланда - ещё не знаменитый Охотник на Евреев, а всего лишь скучающий студент престижного университета.
От автора: фанфик подан в форме переписки между персонажами в промежутке времени между 1915-м и 1918-м годом. Наверное, это самая большая и уж точно одна из моих самых любимых работ по фэндому, да и в целом за год.
Дисклеймер: мне не принадлежит ничего, кроме оригинальных персонажей. Тарантино - деньги и Дайану Крюгер, Кристофу Вальцу - Оскар, а я так, я здесь случайно.
Все исторические ошибки и неточности объясняются тем, что у Тарантино тоже история в фильме была очень альтернативной.

Автор выражает огромную благодарность своей бесценной и бессменной подруге, читательнице и бете Sally за то, что она терпела мою одержимость этим текстом почти два месяца. Так же автор искренне благодарит  Сехмет и  rotten. за множество интересных идей, которые нашли своё место в тексте и очень полезную критику.

Завтра забудешь,
что тебя короновал,
что душу цветущую любовью выжег,
и суетных дней взметенный карнавал
растреплет страницы моих книжек...

В. Маяковский, "Лиличка!"

Читать!

запись создана: 27.09.2010 в 14:51

@темы: PG13, фикшен, The Inglorious Basterds

---

[Сехмет]

Название: Праздник Лета
Фэндом: Пиранья 3D
Пейринг: Данни/Лора, упоминаются прочие. Но вообще-то это джен
Рейтинг: PG, ну, может быть – PG-13 за тематику
Жанр: ангст
Предупреждения: фьючерфик, возможно ООС, пафос и трэш, оригинальные персонажи, штампы, упоминание смертей персонажей, канонических и не, немного религиозной тематики.
Дисклеймер: все принадлежит Ажа, авторам других фильмов про нападение чапающих монстров, и, разумеется, Бредбери, а я – просто бедный кролик


So bye-bye, Miss American pie
Drove my chevy to the levee
But the levee was dry
And good old boys were drinking whiskey and rye.
Singing: this will be the day when I die
This will be the day when I die.
(Don McLean)


В каждом следующем поселении инвалидов все меньше – те стараются свалить как можно дальше от мест, где их укусили. Впрочем, поселений Лора не видела уже давно – можно подумать, что ящерицы не разбежались по всей стране, а все еще кучкуются там, откуда вылезли, или что на Викторию все-таки сбросили атомную бомбу, как хотели в самом начале. Зато охранные посты все многочисленнее и дружелюбнее – кажется, ребята на последнем просто решили, что Лора выбрала очень странный способ самоубийства, и не стали пытаться ее отговорить. Она идет в родной город, настоящий Лузертаун, когда-то заселенный несостоявшимися шлюхами, старыми девами, и неудачниками, которых обдирали первые и обливали соплями вторые.
С отросшими за время пути волосами, одетая в голубую рубашку, Лора напоминает Алису из диснеевского мультика. Она оборачивается, точно на звук, но понимает, что он ей почудился, а потом садится прямо на дорогу, допивает неприятно-теплую минеральную воду из поцарапанной пластиковой бутылки, и, взглянув на небо сквозь дно, кидает ее в придорожную пыль – если она доберется до города как планировала, то сможет найти там новую бутылку, а если не доберется, значит, скорее всего, вода ей уже не понадобится.
Разогретый летним солнцем, припорошенный пылью и песком асфальт, по которому давно уже никто не ездил, печет ей задницу, но Лора не обращает на это внимания, точно так же, как и на бездумный взгляд пустых глазниц скелета, лежащего на земле, совсем рядом. У разбитого черепа валяется каска – значит, это кто-то из военных, но детали Лору волнуют мало – она не видит при нем оружия и равнодушно отворачивается, вытаскивая из рюкзака перемотанную скотчем ручку и свой дневник.
На самом деле, это – просто старая тетрадь по математике, в которую Лора когда-то – ей кажется, что ужасно давно – начала записывать всякую ерунду, чтобы не сойти с ума: воспоминания о маме, разные заметки об учебе в эвакуации, о девчонках, выпусках новостей и все такое прочее. Потом это все ей опротивело, она сбежала, чтобы отправиться домой – и дневник запестрел записями, вроде «печенье кончается», «эта старуха подвезла меня на своей машине. Пока я ехала, думала о том, что, может быть, за рулем не милая бабулька, которой все равно скоро умирать, и поэтому она не хочет покидать дом, а какая-нибудь людоедка или педофилка» или «я шла всю ночь, и это вовсе не так страшно, как пишут в книжках. Правда, в этом районе живут только ящеры, так что я все равно была почти в безопасности».
Лора не ставит число, просто пишет: «сегодня вечером я буду уже дома. Я не была там с тех пор, как начался конец света». Потом, немного подумав, зачеркивает, и пишет чуть ниже: «Я хорошо помню лето две тысячи десятого года: именно тогда было землетрясение, именно тогда умерли мои братья, именно тогда я увидела впервые – и единственный раз живьем – Данни, и именно тогда поняла что я – лесбиянка». Вообще-то она не совсем уверена насчет последнего, но «лесбиянка» звучит лучше, чем «бисексуалка», хоть и пишется сложнее, а то, что девочки ей нравятся, она знает наверняка. Слово «лесбиянка» она впервые услышала от мамы, когда спросила у нее, почему все называют Айру Гольдберга педиком, и, выслушав объяснения, спросила, бывают ли девочки, которым нравятся только девочки. Не то, чтобы она имела в виду себя, когда спрашивала.
Одно время Лора часто вспоминала Данни и ее сиськи – много обаяния, еще больше силикона, но живая улыбка, от которой тоже было сложно оторвать взгляд. Потом, в эвакуации, когда у нее еще было свободное время и когда все еще верили в то, что нашествие может закончиться, Лора смотрела пару роликов с участием Данни. Ничего особенного, на самом деле – там она была вся какая-то силиконовая, ненастоящая. Хотя вряд ли не увидев ее живьем, Лора так бы и считала себя обычной девочкой, из тех, у которых бывает первый мальчик, второй мальчик, первая большая ошибка, первый муж, первый развод и двое детей – для такой истории она была слишком уж повернута на девчонках: например, на своей лучшей подруге Саре, и еще на Кэтти из группы поддержки, и на племяннице Фэллона, с которой Джейк обжимался на заднем дворе, но, потом, она вдруг вырвалась из его рук, и ушла, показав через плечо фак. Данни просто стала последней каплей.
Повернув тетрадку боком, Лора выводит на полях имя Данни три раза, а потом возвращается к своей последней записи.
«И еще я не была дома с лета две тысячи десятого года. Но сегодня вечером я буду в городе. Наверное, все ящерицы оттуда уже ушли, и многоножки тоже почти все тоже – к тому же от них легко спрятаться. В воде, конечно, еще полно рыб, но в воду я не полезу. Я просто хочу домой».
Вертя в пальцах ручку, сочиняя новые фразы, Лора думает о городе, который был таким маленьким, что никогда не казался ей большим, в котором не было ни одной улицы, по которой она бы не проезжала на велосипеде. Закрыв глаза она видит все как наяву – дом, где жила учившаяся на год старше задавака Милдред, сарай старого психа Гудмэна, и тот уродливый дом, вокруг которого вечно бегали девки, нарядившиеся, как шлюхи, чтобы подцепить того самого Айру Гольдберга, и каждая из них говорила, что вот уж ей-то все удастся и «не может же он быть на самом деле педиком, он же таскается на Праздник Лета каждый год». Лора потом решила, что Айра ходил туда ради мужиков, пялившихся на сиськи.
«Теперь они все мертвы» – думает Лора. Она видела, как пираньи ели того мудака с яхты, и представляла, что случилось со всеми остальными. Большинство шлюх утонуло, утянутое на дно рыбами, и школьницы утонили вместе с ними, и мужики, которым всем откусили члены и перегрызли глотки; Гольдберг, которого мудак с яхты ущипнул за задницу, пообещав повеселиться с ним тем же вечером, после конкурса, лишился головы, попав под катер; Гудмэна обкусала пиранья, выпрыгнувшая из аквариума, и он истек кровью, лежа на полу, как старая тряпка; когда Милдред сидела на унитазе, справляя нужду, ей в промежность вцепилась вынырнувшая из канализации ящерица, и в три укуса добралась до кишок – правда, это случилось чуть позже. Все эти подробности Лоре неизвестны, но одно она знает точно:
– Они все мертвы, – проговаривает она вслух, точно пробуя эти слова на вкус, и потом продолжает писать: «теперь все, кто там жил – мертвы или сбежали на север. Я тоже была на севере, но потом решила вернуться домой. Ну, вернее, в город. Вот так. Я ничего не боюсь – именно потому, что все они мертвы, даже мама, а я – жива».
Когда ее братьев съели большие рыбы, Лора была так испугана, что даже не плакала, ей просто казалось, что она застряла где-то в фильме ужасов, и вот-вот должен появиться какой-нибудь крутой парень – или женщина, такая как мама или офицер Рипли, чтобы всех спасти. Но, уже ко второму землетрясению, открывшему пещеру у дороги, из которой полезли ящерицы и многоножки, Лора поняла, что никакого крутого парня не будет, и Рипли не будет, и спасения тоже не будет. Когда мама пропала, она рыдала, как будто ей было не одиннадцать лет, а не больше четырех.
Лора старается об этом не задумываться, но, все-таки, она могла бы быть самой обычной девочкой – фанатеть от «Сумерек», прыгать через скакалку, мечтать о новых платьях, клеить, как Джейк, на стены постеры, и все такие вещи – если бы из-под земли не полезли эти чертовы твари, которым сразу понравилось есть людей. У нее могли бы быть друзья, и подруги, и робкий первый поцелуй. Ей очень жаль, что она не коснулась сисек Данни, ни разу не побывала на Празднике Лета, и еще больше жаль, что мамы нет рядом.
«Я могла бы умереть уже десять тысяч раз. Меня бы съели рыбы, или ящерицы, или многоножки. Или я попала бы под автобус. Или у мамы был бы вместо меня выкидыш. Но я жива, и это может значить только одно: Иисус любит меня». Лора действительно так думает, несмотря на то, что до нашествия не была религиозна, несмотря на то, что видела, как святому отцу Кристоферу здоровенный ящер выкусил живот и проглотил разом и кишки, и желудок, и кусок сутаны, и все остальное. Теперь она верит в Бога, по двум причинам – во-первых, только Бог мог придумать такие совершенные и смертоносные штуковины, вроде ящериц и пираний, а во-вторых, ей слишком часто удавалось спастись чудом.
Она не знала, считает Бога хорошим парнем или плохим, и, может быть, это была одна из причин, по которым Лоре захотелось вернуться домой – чтобы узнать, кого Иисус любит больше: ее или пираний.
«Это звучит как фраза из телепроповеди, но это правда. Иисус любит меня. А если нет – ну так нет, все равно мы все скоро сдохнем». Немного подумав, она зачеркивает последнюю фразу. Она могла бы написать еще раз о том, как хотела бы попасть на Праздник Лета, или о том, что совсем не скучает по братьям, пусть это и неправда, или наконец рассказать о том, как хочет сыграть на тромбоне «Американский пирог» в своей собственной рок-н-ролльной аранжировке, но ее тетрадь уже кончилась, приходится писать на обложке, и чернила в ручке тоже уже заканчиваются, а солнце печет, и надо двигаться вперед. И, поэтому, Лора просто пишет: «Иисус любит меня, Иисус любит меня», столько, насколько хватает листа, снова и снова, а, потом, когда места уже не остается, кладет тетрадь на обочину и придавливает камнем, точно надеется, что кто-то ее найдет. Послание в бутылке.
Напевая «Мисс Американский пирог», она встает и уходит, не глядя себе под ноги, чей-то старый револьвер, похожий на мамин, привычно оттягивает карман. Кто-то назвал бы ее путешествие самоубийством, но для нее это просто немного веры, немного бунтарства и возвращение домой, старый-добрый конец всех историй о подростках, не больше и не меньше – ровно столько, сколько все хотят получить на свой четырнадцатый день рожденья.
Лора думает о девчонках с длинными ногами и большими буферами, и представляет, как на обычном Празднике Лета могла бы сколько угодно целоваться с ними всеми, напоказ, ни о чем не беспокоясь.
Но все девчонки пошли на корм рыбам, все каникулы отменились, и никто больше не приезжает на озеро развлекаться. Впрочем, Лору ждут банки консервов на полках брошенных кухонь в брошенных домах, патроны в старом оружейном магазине, кокс и марихуана под половицей в спальне Гольдберга, потрепанные порножурналы под кроватью Джейка, много солнца и одиночества. Ее собственный Праздник Лета, который никогда не кончится, лето будет только прибывать.

Fin.

запись создана: 13.09.2010 в 19:10

@темы: PG13, фикшен, Piranha 3D, PG

---

Заказ))

[Youku Toshiku]

Дорогие вертуозы слова и дела)))) А не хочет ли кто написать аццкий слэше-фик по "Мачете"??))) С меня плюшки и всяческие почесывания за ушами

запись создана: 11.09.2010 в 22:34

@темы: заказ

---

[джейми ли]

Название: Причины моей зависимости
Фандом: Из Парижа с любовью.
Жанр: ust, angst, недоэкшен
Персонажи: Чарли Уэкс/Джеймс Рис
Рейтинг: r [лексика и насилие]
Тайм-лайн: пост-канон
Посвящается Хизер и Линд

+++

Все начинается с машины, в которой, гипотетически, Рис должен был дожидаться Уэкса. Строго говоря, все начинается с задания, которое получает Уэкс - низкий приоритет, место встречи торговцев оружием - его присутствие там было необязательным.
(- У тебя рожа слишком интеллигентная, Рис, - говорит ему Чарли, собирая миссис Джонсон на выщербленном кухонном столе в небольшой нью-йоркской квартирке, которую снимает. - Тебя можно за бухгалтера принять. Или за шлюшку.
- Большое спасибо, - отвечает Рис, стараясь вложить в слова как можно больше яда, и прячет на полку чистую посуду. Его слегка беспокоит тот факт, что он может совершить это действие с закрытыми глазами. - Я даже не знаю, как тебя отблагодарить за такую лестную характеристику.
- Можешь мне отсосать, - щедро предлагает Уэкс и ухмыляется, когда видит, как выпрямляется спина того.)
И вот Уэкс отправляется в подсобное помещение какого-то склада, коих в этом порту не счесть. А Рис остается в машине, как напарник полицейского под прикрытием - ну, из тех, что в фильмах пьют остывший кофе из картонных стаканчиков и закусывают все это большим количеством пончиков – из тех, что в конце всегда остаются живы, пусть о них никто и не вспоминает после титров.
В два часа ночи холодно, и пиджак практически не греет, потому Рис, не раздумывая, натягивает на плечи куртку Уэкса, которую тот возит с собой в джипе на всякий случай. В ней две дыры на правом рукаве, небрежно оставленные нештопанными.
(- Твою мать, Уэкс, тебя ранили, - Рис осторожно касается отверстий на куртке и отчего-то его разбирает безудержный смех. - Тебя ранили.
- Я знаю, - Уэкс отвечает ему ухмылкой, которая выходит не такой ровной, как раньше. - Херня, поверь моему опыту.)
Ждать нелепо, и отчего-то сейчас он напоминает сам себе того Риса, который менял номера машин, а потом сидел в темноте подземной стоянки, дожидаясь, пока те не проедут мимо, чтобы представить себя среди них. Сейчас все, конечно же, не так, и наверняка какой-то клерк так же рассматривает его машину, выезжающую на очередное задание. Он ведь и номера в последний раз когда проверял?.. Рис не помнит.
Джип у Уэкса здоровенный, агрессивный, в чем-то даже уродливый для того, кто предпочитает классику.
Проходит еще много-много времени - восемь минут по радио-часам, но кто им доверяет - когда Рису начинает надоедать сидеть в машине. Он потому и предпочитает задания с Уэксом - адреналин хлещет в венах, безумие накрывает с головой - не нужно следовать никаких правилам.
И потому он выходит из машины, оставив куртку на водительском кресле, ежится и захлопывает дверцу, сжимая в пальцах одной руки ключи, а другой касается пистолета, спрятанного во внутреннем кармане. Приятная тяжесть успокаивает.
(- Знаешь, в чем разница между нами? - говорит Уэкс, развалившись на диване и потягивая дешевое пиво, которое отчего-то выбрал сегодня в супермаркете. - Я стреляю без сожалению, а ты помнишь каждого, кого убил.
- Неправда, - протестует Рис, сонно прижимаясь к подушке щекой. Разные часовые пояса все еще доканывают его. - Я не сожалею. Я как ты.
- Я же не говорю, что это плохо, - Уэкс кладет горячую руку на его колено, и Рис мигом просыпается, но Чарли лишь скидывает его ноги с столика. - Что-то ты охуел, парнишка. Ведешь себя хуже, чем дома.
Рис выжидает целых две минуты, прежде чем возвращает ноги на место.)
На самом деле, в мире существует много неприятных моментов, связанных с оружием. Например, когда твоя невеста стреляет в тебя. Или когда тебе самому приходится стрелять в нее. Или когда ты целишься в напарника.
Ну или вот как сейчас, когда в затылок упирается холодный ствол.
- Что это за хер? - Рис почти сразу остается без пистолета, пока тот, к кому обращается говорящий, ищет еще оружие.
- Наверняка дружок этого, лысого, - Рису очень хочется съездить самому себе по физиономии в этот момент. - Че, крыса?..
Когда он сжимает рану на плече, Рис с силой выдыхает, не показывая, впрочем, что ему больно.
- Месье, - начинает он самым любезным тоном, и со свистом втягивает в себя воздух, когда вышеназванный месье молча бьет его под ребра. - Мне кажется, - слова даются немного тяжело, - вы меня с кем-то путаете.
Идти, когда тебя тянут за волосы безумно неудобно, и Рису никак не удается сосредоточиться на том, что лучше всего сделать, чтобы отвести подозрения от Уэкса. Главное - никак не выдать того, что они знакомы.
- Бонжур, месье, - криво улыбается Рис, оглядывая сидящих за игральным столом людей. - Мне кажется, я помешал вашей игре.
(- А потом он всех убивает, - говорит Уэкс, когда они сидят за столом дешевой забегаловки, поспешно глотая плохо прожаренные бургеры. - Это охуенный фильм.
- Не смотрел, - Рис остро ощущает нехватку салфеток, когда приходится облизывать пальцы, и закатывает глаза, когда слышит одобрительное хмыканье Уэкса. - Не люблю Бонда.
- Ты просто больной мудак, - мигом отвечает напарник, не сводя, однако, взгляда с его пальцев. - Мечтал быть шпионом и не любишь агента ноль-ноль-семь.
- Профессиональная ревность.
- Нет. Просто ты долбоеб.)
За реакцией Уэкса наблюдают все: притащившая его охрана, сидящие за столом да и сам Рис, который молится про себя, чтобы тот играл до конца. Шел ва-банк.
Уэкс медленно поднимается из-за стола и подходит к нему, не сводя взгляда, а позже наотмашь бьет по щеке - слабо, как истеричную женщину.
- Какого хера тебе не сидится в тачке, Джимми? - говорит он, поднимая Риса за волосы и заставляя смотреть себе в глаза. - Я же сказал тебе ждать в чертовой машине.
Рис хватает воздух ртом, глупо, как рыба, выброшенная на берег, и не знает, что делать дальше. Щека горит и болезненно саднит.
- Ты его знаешь, Чарли? - обманчиво-мягко спрашивает один из сидящих за столом, почти любовно проводя ладонью по стволу лежащего рядом глока. - Знаешь этого мальчика?
- Знаю ли я его? - Уэкс широко ухмыляется и даже не трудится поворачиваться к столу, открывая спину. Он идет ва-банк, понимает Рис, но все еще не знает, чего ждать. - Конечно же, знаю. Я трахаю эту тупую блядь, которая даже не знает, что когда взрослые мужчины развлекаются, таким, как он, следует сидеть на своем месте.
(- Отличные джинсы, - говорит ему Уэкс, когда встречает в аэропорту. - Был бы ты бабой, я бы тебе вдул.
- Я тоже очень рад тебя видеть, - Рису очень хочется закатить глаза на это замечание, но он невозмутимо ведет плечами. - Можешь говорить потише?
- Ты не хочешь, чтобы эти милые пожилые леди, - Уэкс шутливо кланяется ускоряющим шаг благообразным старушкам, - знали, что у нас с тобой роман?
- Иди нахрен, - Рис все же улыбается, и не протестует, когда Чарли забирает у него сумку, ворча что-то о его испортившихся манерах.
- Ах, Джимми, у нас с тобой всегда будет Париж.)
Рис ощущает, как горят щеки - уже не столько от пощечины, сколько от невыразимого стыда. Его рассматривают, как настоящую проститутку, с брезгливым интересом, представляя, наверняка, что тот делает в одной постели с Уэксом. Рис, честно говоря, и сам думал об этом; но делиться таким с этими людьми... Если бы у него сейчас был пистолет, он бы не пожалел по две пуле каждому, чтобы уж наверняка стереть эти ухмылки.
- У него было оружие, - охранник недовольно тычет кулаком под бок Риса, заставляя его дернуться. - Я думаю, это крыса.
- Еще раз его тронешь - и я тебя убью, - обещает Уэкс с улыбкой, которая лишь подтверждает правдивость его предупреждения. - Мою блядь только я могу учить жизни. А пистолетом он пользоваться все равно нихуя не умеет, сам убедись. Наверняка не снял с предохранителя.
Рис ощущает на шее горячую ладонь и неосознанно подвигается ближе к Уэксу, все еще лихорадочно высчитывая ходы отступления. Пятеро за столом, три пистолета на виду, двое охранников в комнате и двое снаружи. Ему необходимо оружие.
- Чарли, - тот самый итальянец, что спрашивал у Уэкса, знает ли тот Риса, успокаивающе поднимает руки. - Садись, партия еще не сыграна. Прости нашего друга.
Уэкс медленно возвращается за стол, и Рис застывает на месте, не зная, что делать ему.
- Думаю, нашей гостье нужен стул? - кто-то грязно хихикает, совсем по-бабски, и Рис думает, что на этого человека не пожалел бы и трех пуль. В яйца, в живот и в голову.
- Джимми, поди сюда, - зовет Уэкс - таким тоном говорят с безмозглыми длинноногими цыпочками, что ходят за олигархами - и хлопает себя по бедру.
Нетнетнет, думает Рис, усаживаясь на твердые колени напарника, этого всего не происходит.
Уэкс перехватывает его за талию, прижимается ртом к волосам и, улыбаясь, говорит едва слышно.
- Ты долбоеб, - его рука скользит по животу Риса, и тому становится трудно дышать. Борода щекочет необыкновенно чувствительную сейчас кожу шеи. - Теперь будь добр вести себя как порядочная тупая блядь.
(- Тебе в больницу надо, приятель, - Уэкс сосредоточенно меняет повязку на плече Риса, мажет заживающую рану вонючей мазью. - А не играть в супер-шпиона.
- Я не игр... Осторожнее, - шипит Рис сквозь зубы, когда потревоженная кожа начинает гореть.
- Играешь в шпиона, так будь добр вести себя как порядочный шпион. Или хотя бы как мужик, ради разнообразия.)
Всего лишь задание, думает Рис, опираясь спиной о грудь Уэкса, и внимательно изучает его карты. Покер не та игра, что занимает его, у напарника блефовать получается в разы лучше.
- Если бы ты заставил его бриться, из него вышла бы неплохая девчушка, - замечает сидящий слева блондин, но его холодный оценивающий взгляд никак не вяжется с шутливостью слов. - Правда, плоская.
Уэкс смеется вместе со всеми и крепко держит Риса за подбородок, заставляя повернуться и смотреть на него. Слишком близко, вопят все сигналы об опасности, когда он проводит большим пальцем по верхней губе Риса, глядя тому в глаза.
- Зачем лишать Джимми последнего напоминания о том, что у него вроде как есть яйца?
У Уэкса твердый, предупреждающий взгляд.
(- Собой можно рисковать сколько угодно, - Уэкс сидит, прислонившись спиной к стене, и с удовольствием уминает роллы. - А за напарником все время нужно следить краем глаза.
- Я не беспомощен, - Рис держит палец на спусковом крючке, рассматривая улицу через оптический прицел. В такие моменты ему хочется накричать на Уэкса, заставить того смотреть на себя, как на равного, но больше всего, больше всего ему хочется другого. Ладони совсем некстати становятся мокрыми. - Надеюсь, ты это когда-нибудь запомнишь.
- Именно поэтому я и работаю с тобой, лягушатник, сечешь?
- Потому что я не беспомощный?
- Потому что мне даже нравится прикрывать твою задницу.)
Рис смотрит из-под ресниц на сидящего рядом итальянца и медленно проводит ладонью по бедру Уэкса, выше, чем следовало бы, но кого заботят такие мелочи. От них отводят взгляды.
У сидящего перед ними ярко-рыжего веснушчатого типа звонит телефон, и он выслушивает говорящего, непроизвольно кивая, словно тот может его видеть.
- Отлично... Груз на месте?.. Ребята передают привет.
Он выключает телефон и прячет его в карман, выкладывая карты на стол рубашкой вверх.
- Что ж, пора и честь знать. Чарли, благодарю за прекрасную игру, - он не улыбается, когда щелкает пальцами. - Без обид, но ты же понимаешь, что мы не можем выпустить вас отсюда живыми?
- Без обид, парни, - ухмылка Уэкс отдает возбуждением где-то в низу живота, и Рис, не глядя, взводит курок глока, выстреливая в первого охранника, назвавшего его крысой. Следующий выстрел приходится в зазевавшегося итальянца, который никак не может понять, как его пистолет оказался в руках сидящей на коленях Чарли бляди. Рис переворачивает стол, и комната наполняется мешаниной хлопков выстрелов, приказов убить и криков боли.
- Сдохни, сука, - его в лицо упирается пистолет блондина, но Рис ухмыляется так же сумасшедше, как и Уэкс, и голова угрожающего ему разлетается на куски, как спелый арбуз. Рис думает, что его стошнит, как только все закончится, потому что теперь он весь в крови и мозгах, и хрен знает в чем еще, и дорогой пиджак испорчен.
- Цел? - спрашивает Уэкс, оказываясь рядом, и Рис выстрелом убивает целящегося в него охранника.
Комната похожа на бойню, запах крови щекочет нос, но оба живы.
И это так охуенно.
(- Главное здесь, это дождаться звонка. Если грузоотправитель не получит подтверждения о том, что все нормально, он развернется. Звонок может поступить любому.
- Гениальная система, - замечает Рис, разливая чай в кружки, и смахивает со стола мусор. - Ты всегда разбираешь оружие на обеденном столе?
- Если бы ты знал, что я еще делаю на этом столе, друг, - Уэкс смеется, глядя на его вытянувшееся лицо. - Главное - дождаться звонка, а после необходимо их всех убрать. Все просто.
- Ну конечно, прямо-таки охуительно просто.)
Рис натягивает на плечи куртку Уэкса, не заботясь о том, что вымазывает ее кровью, и глядит на группу зачистки в зеркало заднего обзора.
- Тупая блядь? - наконец спрашивает он Уэкса, фыркая. - Очень мило с твоей стороны.
- Ну, если тебя утешит, то именно это я и подумал, когда тебя втолкнули в комнату, - Уэкс пожимает плечами, не глядя на него. - Я импровизировал.
- Не утешило.
- Жаль.
Рис не выдерживает и начинает смеяться: над собой, над Уэксом, над оставшимися гореть торговцами оружием, над тем, что происходит с ними, и все еще улыбается, когда Чарли протягивает руку, чтобы потрепать его по волосам. Ладонь у него тяжелая, шершавая, и Рис не говорит ни слова, когда она сдвигается ему на шею.
Все так, как и должно быть.
(- Эй, не говори так. Разве мы с тобой не супер-пара?)

запись создана: 11.09.2010 в 20:28

@темы: From Paris with love, фикшен, R

---

[Сехмет]

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

[снова марронье]

Автор: марронье
Название: "Всем бабам за что-нибудь совестно"
Пейринг: Дитер Хельштром/Шошанна Дрейфус
Рейтинг: R
Размер: драббл
Предупреждение: автор забавляется как хочет. Насилие, ебля, чёрный юмор.
Саммари: у майора Хельштрома свои методы воспитания женщин.
Дисклеймер: всё тарантинье
От автора: мысль пришла мне сегодня примерно в 9.30 утра, пока я спала. Мысль было необходимо записать. Честно говоря, она мне почти приснилась, хе-хе.

You hit me once
I hit you back
You gave a kick
I gave a slap
You smashed a plate over my head
Then I set fire to our bed
Florence & The Machine, "Kiss With A Fist"

Шошанна не знает, как это произошло. В первый день майор Хельштром трахает ее в подсобной комнатке ее кинотеатра, и он никуда не спешит, но впивается пальцами в её бедра так, что на следующее утро остаются едва заметные синяки. На второй день у неё не остаётся никакого выбора и она идёт туда, куда приглашает её самодовольный немец. На третий день о Марселе уже почему-то думается с неохотой. На четвёртый день, стоя в проектнорной, майор застёгивает рубашку, поправляет растрёпанные волосы, закуривает, наплевав на все просьбы Шошанны не курить, и говорит:
- Знаешь, а будь я Цоллером, я бы обязательно на тебе женился. И бил бы каждый день, но выбил бы из тебя всю дурь.
Шошанна смотрит на него с вызовом, полуголая, взмыленная, на шее цепочка засосов, тянущаяся до груди.
- Попробуй, - говорит Шошанна насмешливо, - ударь меня.
- И ударю, - обещает майор Хельштром.
И бьёт её по лицу. Она бьёт его в челюсть, он заламывает ей руку. Она изворачивается и врезает ему коленом в живот, не слишком успешно. Он пытается её придушить.
Козёл, выдыхает Шошанна, весьма мило с твоей стороны.
Они сами не замечают, как оказываются на грязном полу, тяжело, судорожно дыша, Дитер сам не замечает, как у него опять встаёт, Шошанна сама не замечает, как она подаётся ему навстречу, как её ноги обвиваются вокруг его талии.
Только когда майор Хельштром кончает, он замечает, что у французской девки в кровь разбита губа, а у него самого - расцарапано лицо.
У неё острые коготки, думает Дитер, у этой мадемуазель Мимьё.
Шошанна пытается отдышаться. Дитер подмигивает:
-Видишь? Попробовал.
Её глаза гневно сверкают, она закусывает разбитую губу, не обращая внимания на боль, и Дитер наклоняется к этой маленькой строптивой француженке, слизывает капельку крови с её подбородка.
Шошанна вздрагивает.
- Боже, - улыбается Дитер, - как же вы несносны, мадемуазель.
Шошанна выплёвывает ему в лицо:
- Кусок дерьма.
Майор Хельштром не перестаёт улыбаться.
- Не кипятись, деточка, - мурлычет он, - не надо на меня злиться. Может быть, меня завтра застрелят американцы, а тебе будет совестно.
- С чего это вдруг мне должно быть совестно? - Шошанна криво усмехается, как будто ей действительно не больно.
Дитер Хельштром пожимает плечами:
- А кто тебя знает? За что-то, но будет. Все вы, бабы, такие.

I broke your jaw once before
I spilled your blood upon the floor
You broke my leg in return
so let's sit back and watch the bed burn
love sticks
sweat drips
break the lock if it don't fit

@темы: фикшен, The Inglorious Basterds, R

---

[Сехмет]

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

[снова марронье]

Автор: марронье
Название: "Что-нибудь о себе"
Фэндом: "Бесславные Ублюдки"
Пейринг: Арчи Хикокс/Дитер Хельштром
Бета: нет, но п.резидент лениво оказывал мне помощь в поиске совсем уж явных ляпов.
Рейтинг: R, скажем так.
Жанр: AU
Саммари: события, которые имели бы место быть, если бы "Операция Кино" прошла как задумано, и люди, которые могли бы встретиться после войны при таком раскладе.
Дисклеймер: я пишу враньё, и вообще Тарантино был бы не согласен с моей трактовкой.
Предупреждения: нет, так как ничего криминального.

moaaaarrrr

Он говорит:
- А знаешь, я всё ещё хочу тебя пристрелить.
Я говорю, взаимно, и наливаю себе ещё скотча.
Этот человек сидит на диване в гостиной моего дома, и мне странно непривычно видеть его одетым в штатское - мешковатые брюки и свитер тёмного цвета. Мы пьём молча, из окна доносятся звуки Лондона, в противоположном углу комнаты мерно тикают часы, а человек, которого уже никто не называет штурмбаннфюрером Гестапо Дитером Хельштромом, опустошает стакан залпом и морщится.
- В аду, - невесело, едко улыбаюсь я, - есть особое место для тех, кто не допивает хороший скотч. Ты ведь это запомнил.
Он отмахивается:
- Иди к чёрту.
Если бы это не был Дитер Хельштром, его бы можно было назвать жалким - мешки под глазами, бледная кожа и впалые щёки. Он выглядит каким-то беззащитным без своей роскошной формы. Но не жалким. Наверное, в этом человеке есть что-то такое, несгибаемое. Может, и есть, я не слишком хорошо его знаю. Да-да, это звучит на грани чёрного юмора. Но, наверное, есть что-то. Есть что-то, что заставило меня узнать в сутулом мужчине, одетом в серое пальто, курящим на скамейке в Гайд-Парке, немецкого майора, который чуть не отстрелил мне яйца год назад в одном французском кабаке.
До того, как закончилась война, до того, как МЫ закончили войну.
До того, как моё имя было месяц на слуху у всей Британии.
До того, как меня наградил Черчилль лично.
До того, как я решил больше не думать об армии и продолжать писать статьи для "Современного кино".
Я сразу узнал Дитера Хельштрома, он сразу узнал меня, я понял это по его взгляду. Он докурил сигарету, я перестал делать вид, что увлечённо читаю Джеймса Джойса. Мы с пару секунд изучали друг друга взглядом, а потом я сказал ему:
- Какая встреча, майор.
Он усмехнулся:
- Действительно.
Мне почему-то захотелось спросить Хелльштрома, почему он не болтается на виселице где-то в Нюрнберге, или почему он не сдох тогда, в подвале, когда я, во всяком случае, был УВЕРЕН, что отстрелил ему яйца.
Я вежливо поинтересовался, какого чёрта он делает в Лондоне.
- Как видите, я оказался сильно более живучим, чем вы думали, - ответил Хельштром, и добавил, - гауптштурмфюрер Пиц Палу. Или как вас там?
Я почему-то сказал, лейтенант Арчи Хикокс, не знаю, почему. И повторил свой вопрос, на который немец так и не удосужился дать вразумительный ответ. Он процедил:
- Скажем так, мне хватило ума прикинуться мёртвым, тогда, во Франции, в кабаке, а мои яйца целы только потому, что вы, Арчи, дерьмовый стрелок, да и выродок Хуго Штиглиц не лучше. А то, почему меня никто не повесил и не расстрелял и то, что я делаю в Лондоне - уже не ваше дело. Живу.
- Вот оно как, - кивнул я, - немного хитрости и документы на чужое имя, да?
- Как угодно, - фыркнул Дитер Хельштром и снова закурил.
Повисла неловкая пауза.
Я всё ещё слегка ненавидел его, несмотря на то, что прошёл почти год. Он, наверное, всё ещё слегка ненавидел меня. Иногда мне снились кошмары, с визжащей фон Хаммерсмарк, хватающейся за окровавленную лодыжку, с мёртвым Штиглицем на полу, с пулями, прошивающими грудь француженке-официантке, и в них я слышал бормотание майора - "о нет, нет, нет, никто из нас не выйдет от сюда живым".
Мы сидели и разговаривали ещё с полчаса, хотя это был не столько разговор, сколько обмен колкостями. Дитер Хельштром припомнил мне мой немецкий, а я был вынужден признать, что в английском акцент у него весьма неплох, и сальные взгляды, которые я по его мнению бросал на Хуго Штиглица, я освежил его память насчёт идиотской карточной игры "я - персонаж".
Хельштром развёл руками:
- Надо же было тебя вывести на чистую воду. Я так сразу решил. Неприкрыто, кричаще, непристойно английская рожа, старательно прикидывающаяся капитаном СС.
Мне было нечего ответить.
Он поинтересовался после некоторой паузы:
- Я слышал, та шлюха сгорела в кинотеатре? У меня были все причины не тащиться на премьеру, знаешь ли.
С начала нашего разговора "той шлюхой" он называет Бриджет фон Хаммерсмарк, и я думаю, в такой характеристике есть изрядная доля правды.
Я ответил, что по моим данным, её сначала придушили. А потом, да, сгорела. Тело сгорело.
Дитер спросил, кому он должен отсосать из чувства благодарности.
Я непонимающе приподнял бровь:
- Извини, о чём ты?
- Кто её придушил, - пояснил он.
Я слышал где-то, что по непроверенным данным её придушил полковник Ханс Ланда, о чём я и сказал Хельштрому.
-Моё предложение отменяется, - поморщился Дитер.
Я, всё-таки, не понимаю его странного юмора.
В Гайд-парке поздней осенью холодно, и шарф сегодня я выбрал однозначно не по погоде, да и перчатки зря забыл. Я предложил Дитеру пойти ко мне домой и выпить вместе.
Он скептически нахмурился:
- Какие причины у меня сейчас идти домой к придурку, который чуть не пристрелил меня, и к придурку, которого чуть не пристрелил я? Арчи, твою мать, мы не старые друзья, воевавшие вместе, и я не думаю, что мы очень уж рады друг друга видеть.
Я сказал ему:
- Да хотя бы потому, что мой пистолет не наставлен на твои яйца с начала разговора, да и нет у меня никакого пистолета, и я больше не лейтенант, а Арчи Хикокс, кинокритик и специалист по немецкому кино, и я не трахнул фон Хаммерсмарк после той встречи в кабаке-
- ... ту шлюху, - поправил меня Дитер.
- Хорошо, ту шлюху. Я не трахнул её, хоть она всё порывалась мне отсосать. А ещё потому, что война закончилась, мать твою. Мне не обидно за еврейский народ, наверное, потому,что я не еврей. Единственное, что меня раздражает - это то, что из-за твоей пули мне до сих пор иногда приходится унимать жуткую боль в бедре бутылкой виски с какими-то совершенно жуткими таблетками.
"Это то, что твоя гадкая улыбочка иногда снится мне в кошмарах."
Я не уверен, но что-то мне подсказывает, что у меня появился шанс покончить с кошмарами, наконец. Может, это объясняет всё, в том числе и мою, чёрт побери, пламенную речь.
Дитер хмыкнул, в чём-то, видимо, убедившись, и сказал "хорошо" таким тоном, как будто делает мне одолжение.
Я добавил из вежливости:
- Если, конечно, у тебя нет других планов на вечер.
Он пробормотал:
- Нет-нет-нет, этим вечером мне абсолютно нечего делать.
Интересно, где он живёт? Пэддингтон? Хаммерсмит? Ист-энд, наконец? Я не спросил его. Зачем мне это знать? Да и Хельштром бы не сказал.
Я помню, как мы с ним шли по Кенсингтон-Хай-Стрит, и Дитер, сутулясь, кутался в своё пальто. Он не был похож на штурмбаннфюрера. Он был похож на студента первых курсов, не хватало только пары толстых учебников по истории и культурологии под мышкой.
Я сказал, что у меня дом в Кенсингтоне, что вызвало у Хельштрома саркастический смешок.
- Нет-нет, от деда по наследству достался, - почему-то быстро добавил я, предупреждая все его догадки.
В моём доме высокие потолки и дубовый паркет. Стены покрыты тёмно-зелёными обоями, а всё вокруг - многолетним слоем пыли. Я переехал недавно, и, честно говоря, генеральная уборка дома, мебель в котором будет постарше меня, да что там меня, моей мамаши - последнее, что меня интересует.
Среди фарфоровых фигурок эдак середины девятнадцатого века и книг Оскара Уайлда с автографом, про получение которых мой дед каждый раз сочинял совершенно непохожие друг на друга истории о встрече с Уайлдом, правда ли всё это, и стопки чьих-то старых писем, лежат экземпляры "Современного кино" и листы из печатной машинки с моими набросками статей. Моя мятая рубашка висит на подлокотнике изящно обтянутого бархатом дивана, а с противоположной стены портрет моего деда гневно смотрит на всё это безобразие.
- Ну у тебя и бардак, - говорит Дитер.
- Уж извини, - развожу руками я и выпиваю третий стакан скотча, - ты осчастливил меня своим появлением в парке так неожиданно, что я даже не успел прибраться к твоему визиту, типа того. Наслаждайся видом моего бардака.
- Уже, - немец облизывает губы и нервно теребит пальцы. Его жесты - уже не такие чёткие после первых ста граммов, и эта "несгибаемость" стала не такой уж явной.
Ещё пятьдесят, думаю я, и всё то угрожающее, заставлявшее меня тогда, во Франции, истерично думать "мне конец" и мысленно прощаться с мамой и сестрой, сойдёт с его лица напрочь. Я тихо смеюсь собственной мысли. Дитер вопросительно поднимает на меня глаза.
- Ты, друг мой, либо совсем не умеешь пить, либо умеешь, но очень плохо, - поясняю я.
- Я тебе не друг, - огрызается Дитер, и на секунду на его лице мелькает что-то знакомое, пугающе хищное, но в целом он выглядит каким-то даже милым, как мальчик лет шестнадцати, не лишённый типично подросткового очарования. Или это всё скотч виноват.
Мы выпиваем ещё, и я ловлю лихорадочный блеск в глазах Хельштрома. Его щёки краснеют, на лбу выступают капельки пота. Впрочем, я, наверное, сейчас не лучше, пусть я и не пьянею так быстро.
Я говорю ему:
- Раскажи что-нибудь. О себе. Мне надоело, что ты всё время либо молчишь со скучающим лицом, либо пытаешься язвить.
- На кой чёрт тебе это сдалось? - подозрительно спрашивает Дитер, старательно пытаясь не подавать виду, что пьян.
- Должен же я что-то знать о человеке, который меня однажды чуть не убил, или, во всяком случае, чуть не кастрировал. Не ошибись ты на сантиметр, петь бы мне сопрано во Дворце Дожей в Венеции, а на пару сантиметров - лежать бы мне мёртвым лицом в битых стаканах.
Немец молчит.
- Я любопытный, - добавляю я, почему-то переходя на немецкий, и пристально смотрю на него.
Дитер вздыхает, словно я его успел уже окончательно и бесповоротно достать. Хоть что-то.
Я тороплю его:
- Ну же.
Он смотрит так, как будто я спросил его, что делают с вилкой, или кто такой сэр Уинстон Черчилль, и говорит он по-английски:
-Я вырос во Франкфурте. Это такая же задница, как и ваш, к примеру, Лестер или Ковентри. К шестнадцати годам у тебя в мозгу прочно укореняется мысль "надо валить отсюда". А если у тебя есть отчим-офицер, контуженный ещё в Первой Мировой, и больной на всю голову, который каждое утро и каждый вечер рассказывает тебе о том, какой ты пропащий человек, у тебя появляется недурная мотивация abschwirren.
- Abschwirren? - переспрашиваю я.
Я уже год как не практиковался в немецком языке, с того момента, как Хельштром вычислил меня по моему акценту, показавшемуся ему совершенно отвратительным. Нет, конечно, я смотрел кино на немецком - работа обязывает, читал, переводил, но сносно поговорить ни с кем мне не доводилось.
- Сваливать. Уматывать. - объясняет Дитер, - Боже, как всё же отвратителен твой немецкий.
- Спасибо, ещё одно новое слово для меня. В Итоне не учат слэнгу.
- Извини, я не знаю, чему ВООБЩЕ учат в Итоне, - парирует Дитер не без язвительности и продолжает:
- Собственно, именно свалить и решили мы с Хуго. С тем самым Хуго Штиглицем, который позже перерезал тринадцать майоров, чуть было не отправив в задницу мою репутацию и карьеру вместе со своей заодно. Уж не знаю, что на Хуго тогда нашло. Видимо, он запил горькую, стоило начальству отправить меня на пару недель в Берлин решать какой-то вопрос. Мы были... дружны, знаешь ли. Да, имено дружны.
Хельштром прячет взгляд, рассматривая паркет, с таким видом, я решаю, что лучше бы его не спрашивать больше про Хуго Штиглица.
- Пару раз это меня чуть не сгубило.
- Я понимаю, - киваю я.
- Ничего ты не понимаешь, дурак, - вздыхает Дитер, - ни-че-го.
Я пропускаю "дурака" мимо ушей:
- Рассказывай дальше.
- Мы с Хуго хотели уехать в Берлин. И уехали, в конце-концов. Я уехал, не спросив отчима и наврав ему, что собираюсь поступать в университет и изучать медицину, он одобрил. Они все, и отчим, и мамаша, и идиоты-соседи, считали, что из меня получился бы неплохой доктор. Тогда я ненавидел эту перспективу больше всего на свете, а через десять лет начал думать о том, что поступи я тогда, в тридцать первом в медицинский, в сорок первом я зарабатывал бы куда больше, препарируя жидов в концлагерях. Что, я сказал что-то аморальное, да?
Я не отвечаю. Дитер жалуется:
- Жарища у тебя.
- Мне тоже жарко, что поделаешь.
- Сними рубашку, - говорит немец.
- Что, прости?
- Сними рубашку, - требует он с совершенно убийственной детской серьёзностью, и я даже слушаюсь.
Дитер снова наливает себе скотча. Я аккуратно отставляю бутылку в сторону. Не хватало ещё, чтобы майор Хельштром напился до бессознательного состояния у меня дома, а он может, я думаю.
- У Хуго в Берлине жила тётка, - говорит Дитер, - у неё мы и поселились. В медицинский я так и не поступил, даже не подумал об этом, нет. В первую попавшуюся юридическую школу, вместе с Штиглицем, его оттуда пинком выгнали через год, Хуго вообще был совсем не по части учёбы, хоть он был далеко не дурак, я же еле доучился, и после мы вместе додумались до идеи пойти в армию. А дальше... ты понимаешь. Ничего интересного. Мы вместе напивались, вместе делили, как там, радости и горести, вместе подрабатывали, хотя Хуго после того, как вылетел из юридической школы, пахал одновременно в четырёх местах, вместе обсуждали баб, с которыми спали, - Дитер нервно хихикает, - и не только. С бабами была, скажу тебе, большая проблема. Чёрт возьми, у меня ближе человека, чем Хуго, не было. А потом он поехал умом. И... ты знаешь. И после того, как его поймали, на меня тоже завели увесистое досье. Вот мудак, правда?
- Вот мудак, - машинально соглашаюсь я, - мудак, правда.
- Вот и всё, - заключает Дитер, - не очень интересно, как видишь.
Я инстинктивно прикрываюсь. Хельштром почему-то внимательно разглядывает меня, и мне становится как-то даже не совсем жарко, а по коже пробегают мурашки.
Дитер тяжело дышит.
Чёрт, я бы отдал всё на свете, включая Бриджет фон Хаммерсмарк в сексуальное рабство и статус героя войны, лишь бы узнать, о чём же думает этот немец, так странно, пристально глядя на меня.
У него совершенно сумасшедшие глаза. Я их всегда такими помнил, большущими, голубыми, пронзительными. Когда в лице Хельштрома скользит та самая хищность, его глаза - пустые, лениво добрые, и это страшно.
Я прошу его, Дитер, твою мать, не смотри на меня так, пожалуйста.
Он кивает: хорошо.
И нагибается ко мне через журнальный столик. И впивается в мои губы. От Дитера Хельштрома пахнет спиртом, у него жёсткий и настойчивый язык, он больно поранил меня зубами, но всё равно это всё вполне даже неплохо и вполне даже мне нравится.
Арчи Хикокс, говорю я себе, не стоило тебе столько пить, дурак ты, идиот распоследний. Распоследний идиот, да.
Дитер целует жадно, целует до крови. Не то, чтобы он прекрасно это делает, но энтузиазм компенсирует всё.
Когда он отрывается, слизывая с нижней губы кровь, и, чёрт побери, я даже не знаю, чья это кровь, моя ли, или его, мои штаны становятся неприлично тесными в паху.
Я говорю, идём в спальню, до конца не зная, правильно ли я поступаю сейчас. Нужно ли это.
У меня стоит, у Дитера стоит. Я больше всего сейчас хочу трахнуть его, Дитер, по-видимому, тоже больше всего сейчас хочет трахаться. Может быть, он будет представлять на моём месте Хуго Штиглица.
Просыпаясь следующим утром в своей постели с невыносимой гудящей болью в висках и пересохшим горлом, я первые пару минут не хочу открывать глаза. А потом я вижу уже одетого Дитера, и ему сейчас не лучше, чем мне, наверное.
Дитер Хельштром слабо и невесело улыбается:
- Спасибо за... вечер. Извини, что я наговорил тебе всяких, - он теребит рукав свитера, - глупостей. Пока.
- Пока, - безучастно говорю я, - до встречи.
Дитер надевает своё тёмно-серое пальто, находит в кармане ключи и пачку сигарет, и уходит, а я совершенно голый иду в кухню, минуя опрокинутые стаканы и полупустую бутылку скотча на столике в гостиной, от чего мне становится внезапно грустно и как-то немного гадко.
Дитер сейчас отправляется в свой Хаммерсмит, или Ист-Энд, а у меня на языке вертится предложение снова встретиться и выпить где-нибудь, да и много других предложений. Надо было сказать.
Я не знаю, где живёт человек, которого раньше звали Дитер Хельштром, а сейчас зовут каким-то выдуманным английским именем, да и даже если бы я спросил его, он бы только посмеялся и ничего не сказал.
Больше я майора Дитера Хельштрома никогда не видел. Мои ночные кошмары с перестрелкой в кабаке вскоре совсем исчезли. Я всё ещё пишу рецензии на немецкие фильмы, хотя должен признать, что в последнее время среди них затесалась и пара-тройка американских. В моём доме по-прежнему творческий беспорядок.
И иногда, когда становится совсем уж скучно, я прихожу в Гайд-парк в надежде увидеть знакомую фигуру сутулого мужчины в сером пальто, курящего, сидя на скамейке там, где мы так неожиданно столкнулись. Я почему-то уверен, когда-нибудь нам с этим таким странным Дитером Хельштромом доведётся увидеться снова.

запись создана: 04.08.2010 в 16:40

@темы: фикшен, The Inglorious Basterds, R

---

[Сехмет]

Название: Наша новая программа поддержки инвалидов и несовершеннолетних
Фэндом: Пипец + Бесславные ублюдки
Пейринг: Донни/Минди, прегет
Рейтинг: G
Жанр: роэмнс
Предупреждения: альтернативный исторический таймлайн, АU, вероятно ООС, немного мата. У Донни нет ног, Минди нет восемнадцати
Заказчик: .morgan.

299

– Блядь, по-твоему это – еда?
– Я не блядь.
Новенькая из социальной службы – ее предшественнице Донни сломал руку как раз за то, что та требовала «не выражаться», дело еле замяли – кладет на стол свежие газеты, заголовки которых кричат об убийствах уличных бандитов: «еще три жертвы», и идет к двери, бросив через плечо:
– До завтра, мистер Донован.
– Донновитц. – Он отставляет тарелку с горелым рагу. – Ты хоть знаешь, кто я?
Он загадывает: если она скажет что-то вроде «старый еврей в инвалидной коляске», он запустит ей в голову чем-нибудь достаточно тяжелым, чтобы проломить череп. Но девочка – наверняка устроилась работать по чужим документам, она не тянет на совершеннолетнюю – молча встряхивает кудрями и уходит.

* * *

– Я убил Гитлера.
– Я убила этих троих, – девочка кивает на газету с зарезанными наркоторговцами на первой полосе.
Обычно на эту фразу говорят «а я – Санта-Клауса» или «Вас на самом деле зовут Шошанна?», а эта Минди Как-то-там-ее произносит свой ответ так, будто это правда. У нее, под блузкой, перевязано плечо, а на ногах – странные синяки, и Донни готов поклясться, что она нарочно делает так, чтобы он их увидел.
– С тех пор, как всех нормальных мужиков отправили в Нам, на улицах столько мрази, – добавляет она, а потом, не меняя тона, спрашивает: – что купить на завтра?

* * *

– Вас выкинули, – Минди подходит к гигантскому пыльному шкафу, и Донни не пытается ее остановить. – Сразу после войны, списали на пенсию, с глаз долой.
– Мне, знаешь ли, оторвало обе ноги.
– Не похоже, чтоб это сделало Вас беспомощным.
Она открывает шкаф, и любуется экспозицией музея «бесславных ублюдков»: трофеи, оружие, даже награды – не хватает только карабина Альдо Рейна, отправившегося во Вьетнам вместе с хозяином. Поцарапанная об немецкие кости бейсбольная бита прикручена проволокой к задней стенке.
– Если сделало, то, конечно, можете продолжать пылиться здесь. А можете, – Минди оборачивается, и в этот момент у нее взгляд – как у Шошанны Дрейфус на той пленке, – вернуться.

запись создана: 25.07.2010 в 21:30

@темы: фикшен, Kick Ass, The Inglorious Basterds, G

---

[[Игла]]

Название: Prom
Фэндом: Kick/-Ass/Пипец
Пейринг: Минди/Дэйв
Рейтинг: R
Тип: джен (прегет)
Жанр: общий
Предупреждения: мат, малость крови, future fic

227 слов

- Я буду твоей телкой на выпускном балу.

- Телки в стойле.

- Решил моим воспитанием заняться, Лизевски? – она ткнула его локтем, и Дэйв чертыхнулся, едва не сбив прицел.

Они оба распластались на крыше старой ткацкой фабрики. Уже почти стемнело, но горизонт все еще оставался розоватым, а гудрон под ними – теплым от дневной жары, и вонючим.

- Да все равно, Минди, в любом случае: ты не подходишь по возрасту, и я иду с Кэти.

Она усмехнулась:

- Круто, что сперва ты заговорил про мой возраст.

- Да я…

- Тихо, не пизди. Пропустишь же все.

- Я просто проникся моментом, - продолжил, тем не менее, Дэйв шепотом и хихикнул, неотрывно смотря в оптический прицел на окна противоположного здания.

- Каким моментом? Ты, блядь, провел параллель между мной, собой и этим блядским продюсером детского порно, что ли? Лизевски, ты извращенец!

- Да ни хрена я не проводил! – на него напал беспричинный смех, мелкий и прыгающий в груди острыми градинами. Нервы, видать. – Просто я против эксплуатации детс…

- Ты заткнешься, или нет? Продюсер дома!

Но Дэйв уже все видел сам: окно на пятом этаже дома напротив осветилось, и через прицел теперь было видно тощего белобрысого мужика, прихлебывающего что-то из стакана.

Нельзя раздумывать. Нельзя раздумывать. Нельзя…

- Стреляй, Матильда, - ровным голосом скомандовала Минди. Дэйв нажал на курок.

Голова мужика внизу, взорвалась, разумеется, красным, разлетелась, разумеется, как гнилой арбуз, - и все такое.

запись создана: 17.07.2010 в 16:34

@темы: фикшен, Kick Ass, R

---

[bigdaddyunderwear]

Если вы подавали заявку на вступление и по какой-то причине еще не в, побоюсь этого слова, членах сообщества, то это не администрация. Это - рассинхра
Пожалуйста, попробуйте подать заявку на вступление еще раз.

запись создана: 16.05.2010 в 13:13

@темы: организационное

---

[охуевший кусок мяса]

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра